Необычный по своей архитектуре, Воронцовский дворец в Крыму (Алупкинский дворец), притягателен не только своей внешней красотой. Люди, так или иначе связанные с этим дворцом, сами по себе неординарны, а потому и интересны.
Таких замечательных людей, благодаря которым Воронцовский дворец создан и сохранен для нас, много, о них можно писать многотомные труды, и мы им глубоко благодарны! Но здесь я расскажу только о четырех, но каких! Это владелец и “спонсор” строительства - Михаил Семенович Воронцов, автор своеобразной архитектуры дворца - Эдвард Блор, создатель парковой зоны - Карл Антонович Кебах и хранитель дворца в годы Великой Отечественной войны - Степан Григорьевич Щеколдин.
Михаил Семенович Воронцов (1782-1856): “где он ступал, повсюду слава”
Воронцовский дворец было бы правильнее называть замком. Потому что он далек от исконно русской архитектуры и совмещает в себе как элементы архитектуры средневековой Европы, английские ноты, так и индийские, и мавританские мотивы. Чего стоит шестикратно повторенная арабеска “Нет победителя, кроме Аллаха!” на арке дворца. Одним словом - не русский замок.
И вот вопрос, а хозяин то русский? И с чем связан столь странный выбор архитектуры?
Нисколько не претендуя на подробное жизнеописание хозяина Алупкинского дворца, я всего лишь опишу несколько эпизодов биографии Михаила Семеновича Воронцова. Возможно эти события и подскажут ответ на поставленный вопрос…..
Эпизод первый: воспитание
Воронцовы ведут свой род с 13 века, когда предок Симеон пришел на службу из немецких земель (хотя я подозреваю, что речь идет об остатках уничтоженных Западом полабских славянах на юге Балтии). Отец Михаила Семеновича - Семен Романович, не одно десятилетие прослужил послом в Англии. Поэтому детство и юность Михаила Семеновича прошли там же.
Казалось бы, если ты живешь практически с рождения в другой стране, то кто же ты по духу? Англичанин? Ан нет! И вот она заслуга Семена Романовича, который говорил “Я русский и только русский!” и разговаривал с сыном дома только на русском языке.
Граф Семен Воронцов, в бытность свою, до службы послом, не раз высказывал мысли о том, что засилье иностранцев и неучей на высоких постах губит Россию. И даже сам составлял программы по военному и дипломатическому образованию, однако не встретил понимания у нерусских самодержцев Романовых.
Вот и воплотил свое представление о правильном воспитании в сыне, сам составив ему программу и подобрав учителей. Именно благодаря Семену Романовичу общепризнано, что Михаил Воронцов получил блестящее образование.
Это и знание нескольких языков, математика и естественные науки, музыка и рисование, архитектура и военное дело, верховая езда и управление яхтой. А в качестве хобби на всю жизнь - столярное ремесло.
Итак, граф Воронцов, блестяще образован, русский по духу, готовый к военной карьере, которой решил себя посвятить, в 19 лет прибывает служить в Россию, и….. Отказывается от чина придворного камергера (а чин то соответствовал званию генерал-майора) и добившись права начать службу с младших чинов, в звании поручика лейб-гвардии отправляется в Закавказье, где шли военные действия.
Эпизод второй: участие в Отечественной войне 1812 года
Ярче всего человеческие качества (либо их отсутствие), проявляются в жестких обстоятельствах, когда требуется вся сила духа. Есть три эпизода в войне 1812 года, в которых граф Воронцов проявил себя и героем, и патриотом, и просто Человеком.
Достаточно вспомнить, что в Бородинском сражении он оборонял Семеновские флеши, самое пекло сражения, где и был ранен. Когда, при графе кто то упомянул, что Воронцовская дивизия “исчезла в поле”, Михаил Семенович горько поправил “она исчезла на поле”.
Когда раненого Воронцова привезли в Москву, и он увидел подводы, на которые грузили графское добро, он приказал вернуть все в дом, а подводы использовать для раненых. В Андреевском (имение графа под Владимиром), на полном обеспечении Воронцова лечились около 300 солдат и 50 офицеров, которые были вывезены из Москвы и подобраны на Владимирской дороге. По воспоминаниям современников, лечение раненых обходилось графу ежедневно в 800 рублей. Каждый покидающий имение солдат получал обувь, белье, тулуп и 10 рублей. Чтобы понять, о каких деньгах идет речь, фунт говядины стоил 14 копеек, десяток яиц - 23 копейки, а пуд ржаной муки 2 рубля.
Наконец, с 1814 по 1818 год годы Воронцов возглавлял русский оккупационный корпус в Париже, по сути, как администратор организовал быт более чем 29 тысяч человек. При этом, офицерам было запрещено применять телесные наказания к солдатам, для солдат и офицеров созданы школы. И вообще немыслимое, ни для того времени, ни сейчас - перед возвращением на родину Воронцов распорядился собрать информацию о всех долгах русского корпуса французам и оплатил их из своих средств. Зачем? Затем, что победителя должны покинуть Париж достойным образом. Всего долгов вышло на 1,5 млн. рублей ассигнациями, для чего было продано имение Воронцовых Круглое.
Эпизод третий: генерал-губернаторство Новороссии
Не смотря на то, что Крым, по словам Екатерины II, был жемчужиной в короне Российской империи, но в начале 19 века он скорее был обузой для имперского бюджета. Впрочем, видимо это удел Крыма во все времена…
В 19 веке ситуацию сумел изменить именно граф Воронцов. Он приехал в “полудикий” Крым в 1823 году, а через 30 лет эта жемчужина действительно заблистала.
Что изменилось в Крыму за это время? Многое:
- появились дороги. А.К. Жуковский, проехавший из Симферополя до Севастополя в 30-е годы, написал в своем дневнике: «Чудная дорога — памятник Воронцову»
- распространилось виноградарство и виноделие. Это именно граф выписал саженцы всех сортов винограда из Франции, Германии и Испании, и пригласил специалистов, которые занимались селекцией не один год и таки подобрали сорта, прекрасно росшие на каменистой почве Крыма. И это именно граф настолько развернул виноделие в Крыму, что на доходы от продажи вина в большей степени и был построен Алупкинский дворец
- расцвела Одесса, превратившись в крупный торговый порт
- с нуля развивалось овцеводство. Тоже благодаря Михаилу Семеновичу, из Испании и Саксонии выписаны элитные породы овец, открывались небольшие предприятия по переработке шерсти
- табачные плантации, опытные фермы, питомники, ботанический сад, выставки скота….
Вот где в полной мере проявилось то воспитание, что было получено графом благодаря его отцу. Главными показателями результативности деятельности были увеличение стоимости земли с 30 копеек за десятину до 10 рублей, и рост населения Крыма.
И это еще не все. Были ведь еще и вновь открытые по всему краю гимназии, училища, институты, дома призрения. А еще, основательно и фундаментально описывалась природа, история и достопримечательности края. По мнению современников «весь Новороссийский край, Крым и отчасти Бессарабия в четверть века, а труднодоступный Кавказ в девять лет были исследованы, описаны, иллюстрированы гораздо точнее и подробнее многих внутренних составных частей пространнейшей России».
Велик Воронцов, и дела его велики! Не случайно, среди простых солдат, после смерти графа была распространена поговорка «До Бога высоко, до царя далеко, а Воронцов умер». А на пожертвования жителей Крыма, уже спустя 7 лет был установлен памятник Михаилу Семеновичу в Одессе.
Эпизод четвертый: Пушкин, сплетни, эпиграммы
Всем известна злая эпиграмма А.С. Пушкина на Михаила Семеновича Воронцова:
***
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.
1824
***
Воспитанные в почитании Пушкина с детства, мы скорее склонны верить ему. И по эпиграмме вырисовывается совсем неприятный человек. Но мы то с вами уже познакомились с графом! Поэтому согласиться с великим поэтом вот никак не можем! Что же между ними произошло такого, что заставило Пушкина так зло высмеивать достойного человека?
А случилась между ними женщина и возможно интриги третьего…..
Елизавета Ксаверьевна Воронцова, полька по происхождению, принесшая не бедному Воронцову огромное приданое. По утверждениям современников, она не отличалась совершенной красотой, но обаятельная улыбка и польское кокетство просто не оставляло мужчинам выбора.
Вот жертвой ее обаяния и пал Пушкин, когда прибыл в Новороссию в свою первую (южную) ссылку. И отправлен он в ссылку был как раз за злые эпиграммы.
И вот и сложился конфликт интересов. Елизавете Ксаверьевне внимание молодого (25 лет), но уже известного поэта было лестно, но вот любовь? Пушкин был молод, загорался как спичка, у него скорее страсть, благодаря которой появилось много новых творений. Пушкин был принят в доме Воронцовых, регулярно там столовался, постоянно бывал в гостиной Екатерины Ксаверьевны, сухо здоровался с мужем.
А что же Воронцов? В свои 40 лет, он не просто старше и супруги и поэта, но еще и значительно мудрее. У него за плечами участие в нескольких войнах, а это такая школа жизни, которая вчерашнему лицеисту и не снилась. Графа конечно не устраивает сложившаяся ситуация, ведь Пушкин не считает необходимым себя сдерживать.
Конец ситуации положила саранча. В мае 1824 года от нее был получен такой урон, что генерал-губернатор мобилизовал всех чиновников на сбор информации о последствиях бедствия, в том числе и коллежского асессора А.С. Пушкина.
Пушкин распоряжение о командировке проигнорировал, несколько дней провел в имении у друга, а вернувшись предоставил очень оригинальный рапорт. Вот как об этом пишет в письме к другу дипломату сам Воронцов: «Мой милый Фонтон, никогда не угадаете, что там было. Стихи, рапорт в стихах! Пушкин писал: «Саранча летела, летела и села. Сидела, сидела — все съела и вновь улетела». Три дня я не мог избавиться от этой глупости. Начнешь заниматься, а в ушах все время: летела, летела, все съела и вновь улетела».
Кроме стихотворного рапорта, оскорбленный коллежский асессор наваял еще и злющую эпиграмму, причем не одну, и подал рапорт об отставке.
Эпиграмма очень сильно задела Елизавету Ксаверьевну и она охладела к поэту и практически отказала ему от дома.
Молва приписывала Пушкину отцовство Софьи Михайловны Воронцовой,родившейся в 1825 году. Михаил Семенович хотя признал Софью своей дочерью, но периодически забывал о ней. Как например в своих мемуарах, перечислил всех детей, а Софью не упомянул.
Однако, мне ближе версия о том, что Пушкин просто стал жертвой не только своей страстной натуры, но и искусных интриг. Современники писали, что у Елизаветы Ксаверьевны роман с Александром Раевским, настоящим отцом Софьи. А Пушкина хитрый Раевский просто выдвинул на передний план, отвлекая внимание графа.
Итак, что мы имеем в сухом остатке? Молодого Пушкина, игнорирующего свои обязанности как чиновника, открыто волочившегося за супругой работодателя, да еще и мстительно кропавшего злые эпиграммы. И мудрого графа, который не опустился до мести, и даже отправляя докладную в Петербург, с просьбой отозвать Пушкина с Новороссии, аргументировал просьбу более интересами самого поэта. Саму эпиграмму Воронцов просто проигнорировал, о ней ни слова в мемуарах графа, молчат о мнении графа и современники.
Давайте и мы не будем принимать в расчет стихи, в которых ценен только их автор, но не их смысл.
А можно посмотреть и еще с одной стороны, с вопросом: а был ли мальчик? Или другими словами - а Пушкин ли автор этой эпиграммы?
Эвард Блор (1787–1879): Виндзор, Букингем - нет, Алупка!
Если о графе Воронцове сохранились воспоминания современников и его собственные мемуары, то найти подробную информацию об архитекторе Воронцовского дворца оказалось достаточно сложно. Чаще всего о Блоре цитируют информацию из Википедии.
Нам же Блора интересен в первую очередь в связи с интригующей архитектурой Воронцовского дворца. Откуда появилась идея смешать стили Запада и Востока? Приезжал ли Эдвард Блор в Крым или нет? И почему именно Блор, он ведь второй архитектор Алупкинского дворца?
Эдвард Блор, как и граф Воронцов получил семейное воспитание, но без применения прилагательного “блестящее”. Блор-старший был исследователем антиквариата (который и собирал, и изучал, и продавал по совместительству).
Блор-младший начинал свою карьеру как антикварный чертежник, по нашему проектировщик, то есть формально архитектор.
Иногда Блору приписывается строительство особняка Вальтера Скотта в Шотландии - Эбботсфорда. Но это маловероятно. Проектировал замок лично Вальтер Скотт, причем изменения вносились на протяжении более чем 10 лет, в зависимости от потребностей момента. Блор считался другом Вальтера Скотта, и скорее в какой то период строительства его поместья (1811-1824) он немного и поучаствовал, но не более. С другой стороны, при взгляде на Эбботсфорд, сразу становится понятно, что повлияло на выбор архитектурного стиля Блора.
Да и первого серьезного клиента Блор скорее всего получил благодаря Вальтеру Скотту. Джордж Крэнстоун, как Скотт, юрист и шериф-заместитель, они вместе учились, а затем дружили всю жизнь. Замок для Крэнстоуна в Ланаркшире - первая серьезная работа Блора в 1824-1827 годах.
Потом было еще две работы, для антиквара Самюэла Раша Мейрика и депутата Уильяма Понсонби, получившего от современницы характеристику “осла и дурака”. Оба здания не сохранились, тем не менее, Блор стал известен достаточно, чтобы в 1831 году получить приглашение от короля Англии Вильгельма IV, взошедшего на престол после брата Георга IV. Братец в бытность свою королем затеял превращение Букингем-хауса в Букингемский дворец. При этом затраты на его перестройку по проекту известного архитектора Джона Нэша оказались настолько велики, что новый король решил поменять архитектора. По мнению исследователей, возможно Блор был и не столь талантлив, как Нэш, но его труд обходился значительно дешевле.
Что интересно, именно в 1831 году в Англию приезжал и граф Воронцов. После чего сразу же решил отказаться от предыдущего проекта Алупкинского дворца и заказал новый проект Блору.
В среде авторов, рассказывающих о строительстве Воронцовского дворца, так и не сложилось единого мнения - приезжал ли Блор лично в Крым? Часть авторов голосует за приезд, вторая часть так же авторитетно заявляет, что Блора в Крыму не было.
Думается, что спор легко решается, если взглянуть на эскиз Южного фасада дворца, выполненный Блором.
Обратили внимание? Южный фасад расположен на фоне Ай-Петри, и у этой знаменитой горы очень характерная вершина. Если ли бы Блор лично увидел корону Ай-Петри, он никогда бы так ее не изобразил.
Интересно еще и то, что ни до проектирования Алупкинского дворца, ни после него, Эдвард Блор ни разу не использовал мавританские мотивы в планировках. Все здания, построенные по его проектам, схожи по основной идее, близки к шотландским замкам или средневековой готике.
Поэтому напрашивается вывод об участии в формировании идеи замка самого графа Воронцова. Подчеркиваю - это только мой вывод, который основывается на однообразности всех проектов Блора, исключая дворец в Алупке.
После проектирования Воронцовского дворца были и завершение перестройки Букингемского дворца, и реконструкция Виндзорского замка и проектирование Дома Правительства в Сиднее. Блор активно работал до 1849 года и после продолжал рисовать. 48 томов его иллюстраций ныне хранятся в Британской библиотеке.
И, положа руку на сердце, можно определенно признать, что самым оригинальным его проектом остается именно проект Алупкинского дворца, созданный в потрясающей гармонии с природой Крыма.
Карл Антонович Кебах (1799-1851): “господин главный садовник южного берега Крыма”
Карл Антонович в русском варианте, или Карл-Август Кебах, это именно тот человек, который не просто создал парк Алупкинского дворца, но и выработал основные принципы устройства парков в специфических крымских условиях. Причем правила паркостроения Кебаха использовались и в XIX и в XX веках, да и до сих пор никто более интересных вариантов не предложил.
Вынуждена констатировать, что информации о жизни Карла Кебаха крайне мало, не сохранилось даже его портретов (а может они никогда не рисовались?).
Достоверно известно, что родился Карл-Август в 1799 году, семье садовника Августа Кебаха, в небольшом городке Зигмаринген. Городок возник вокруг крепости Зигмаринген, принадлежавшей Гогенцоллернам, у них же придворным садовником служил и отец Карла.
Почему граф Воронцов пригласил садовником именно Карла Кебаха, достоверно не известно. Рискну предположить, что в Алупку приглашали приехать Августа Кебаха, которому в 1824 году уже исполнилось 54 года, и который к этому возрасту обладал немалым опытом по организации парков.
Приглашали ли его одного, либо вместе с сыном, тоже не известно, возможно Август решил что сам он для смены страны и работодателя староват, а вот сын в свои 25 лет еще вполне мобилен?
Тем не менее чета Кебахов приехала вместе, отец вскоре вернулся домой (видимо оставив сыну руководство к действию), а Карл остался в Крыму. За всю свою жизнь он лишь несколько раз выезжал из России, пару раз навещал родных и несколько раз сопровождал графиню Воронцову в имение Браницких.
В будущем парке для Карла выстроили домик, положили ему жалованье 1300 рублей в год (которое не менялось до его смерти), определили продуктовую помощь и доплату 120 рублей на кухарку и выделили 2 помощников.
К моменту, когда в Алупку приехал ученик Эдварда Блора Вильям Гунт, с проектом будущего дворца, основные очертания парка уже были намечены. И мне кажется, это не Вильям Гунт давал рекомендации Кебаху по устройству парка, как иногда пишут, а наоборот, Кебах советовал, как по максимуму использовать особенности Крымского ландшафта.
В чем же специфика крымского побережья, почему для него оказались непригодны принципы организации парков равнинной Европы?
Во первых - ограниченные территории, прибрежная узкая полоса, в пределах которой нет никакой возможности устраивать столь любимые европейцами поляны
Во вторых - дефицит пресной воды, опасность оползней и скопления камней гигантского размера
В третьих - отсутствие плодородной почвы на скалистом побережье в необходимых для садоводства размерах, и в заключении еще и температурные перепады.
Именно в этих условиях развернулся талант Кебаха. Карл Антонович предложил следующие новации:
- максимально использовать рельеф побережья, со всеми его неровностями, вместо классического “выравнивания”
- сочетать регулярную планировку со свободной, чтобы на контрасте масштабов максимально использовать ограниченные территории для парков
- обязательно оформлять широкую главную аллею перед основным зданием (дворцом), чтобы создать иллюзию открытого широкого пространства на весьма ограниченной территории
- использовать по максимуму видовое разнообразие растений, сочетать местную флору с экзотами
- превращать склоны в террасы, и вписывать в ландшафт огромные валуны
- создавать системы миниатюрных водоемов вместо больших водных пространств
В результате парк гармонично вписывался в пространство между скалами и морем, которые дополнительно подчеркивали его красоту. Повторюсь еще раз, новации Кебаха используются до сих пор в ландшафтных условиях, близких к побережью Крыма.
Карл Кебах жил своей работой, у нас таких людей называют подвижниками. Он поддерживал связи со многими европейскими и российскими питомниками, откуда заказывал новые виды растений. При содействии графа Воронцова, в поместье присылали саженцы из Франции, Англии, Испании. Карелии, Америки. Основным источником саженцев был Никитский ботанический сад, с директором которого, Николаем Андреевичем Гартвис, Карл Кебах был дружен.
В воспоминаниях современников дошли рассказы о красочных иллюминациях к праздникам, которые умело устраивал Кебах.
И с особым удовольствием Карл Антонович выступал в роли гида по Алупкинскому саду, демонстрируя гостям самые яркие места любимого детища.
Здесь же, в Крыму, Кебах женился и у него родилось четверо детей. Старший сын Антон, отучившись, позже занял место отца.
Вся жизнь Карла Антоновича в Крыму (к сожалению не очень долгая) была посвящена работе. Парки Крымского побережья, в создании которых он принял участие, радуют своих посетителей и по сей день. И это поистине славный жизненный путь и славная память!
Степан Григорьевич Щеколдин (1904-2002): “хранитель Алупкинского дворца”
Фактически наш современник, Степан Григорьевич прожил 98 лет, несмотря на войну и лагеря. Свидетель и падения Романовых, и захвата власти большевиками, и гражданской войны. Но определяющими в его жизни были всего 3 года оккупации немцами Крыма.
О всех событиях связанных с Воронцовским дворцом, Степан Григорьевич написал мемуары. Поэтому многое мы знаем именно от него. Но анализируя прочитанное о Щеколдине, я с трудом пытаюсь удержать себя от мерки большевиков - либо черное, либо белое. А ведь жизнь не двуцветная!
И вроде бы В 90-х годах Щеколдин был реабилитирован, но все равно находятся знатоки, которые прочитав исключительно уголовное дело Щеколдина, вновь пытаются перекрасить белое в черное.
Если о жизни Блора и Кебаха до нас дошли отрывочные данные, то с биографией Степана Григорьевича можно познакомиться быстро и просто. Поэтому позволю себе пройтись лишь по некоторым интересным моментам.
Известно, что Степан Григорьевич закончил Александровское коммерческое училище, затем Московский промышленно-экономический институт имени А.И. Рыкова в 1927 году. В училище принимали детей из купеческих, мещанских слоев в 8-11 лет, и обучали бухгалтерии, чистописанию и прочим дисциплинам, необходимым в торговой деятельности. Но Щеколдин писал, что это образование он получил по решению отца. Сам он всегда тяготел к филологии, искусству, но в годы НЭПа в фаворе были экономические направления.
Работая бухгалтером, Степан Григорьевич с юности дружил с художником Владимиром Ивановичем Воронцовым (не родственник графу), участвовал в творческих вечерах столичной богемы, и даже в создании кружка самообразования, в 1930 году, после начала массовых арестов. В 1933 году, за создание этого кружка он был арестован и в дальнейшем отправлен в административную ссылку в Архангельск на 3 года. После окончания ссылки ему было запрещено проживать в 20 крупных городах страны, и он приехал в Крым, к родственникам первой жены.
Об этом эпизоде так называемые знатоки пишут - что доказательств административных гонений на Щеколдина не было. Сам же Степан Григорьевич объясняет это в мемуарах удачей - после нескольких попыток получить паспорт (в ходе которых его отправляли зайти в некий кабинет, где скорее всего на него оформят досье, начнут следить, потянется хвост), ему однажды повезло, на приеме документов сидела девушка, которая беззвучно выписала ему паспорт, чистый, без отметок о былых репрессиях.
Для Степана Григорьевича знаковым стал 1937 год - год двойной любви. В этом году он встретил и влюбился в свою будущую вторую жену и увидел Воронцовский дворец. В мемуарах он напишет так: “...самое главное, впервые я увидел чудо красоты и совершенства, волшебный замок - Алупкинский дворец-музей…..Его красота, его величие меня потрясли, он стал моей любовью на всю жизнь!”
Щеколдин в это время уже сменил постылую профессию бухгалтера на экскурсовода, и работал гидом по всему Крымскому побережью, но стремился работать именно в Алупкинском дворце, и вот в 1938 году ему это удалось. Хотя проработал он там недолго, в 1940 году его уволили, за нелестные высказывания в адрес советских композиторов.
Щеколдин подробно описывает эту ситуацию, считая виновником своего увольнения Валентина Кинеловского. И вот он первый штрих - в годы оккупации у Щеколдина была возможность донести на Кинеловского (наполовину еврея), однако ж не донес!?
Интернетные “знатоки” ставят под вопрос и истории спасения дворца от уничтожения в 1941 году, в момент отступления Красной Армии. Степан Григорьевич рассказывает о попытке взрыва, когда на помощь пришел комиссар истребительного батальона, попытке поджога, ночью подростками и прямом указании председателя горисполкома: “Жди моего распоряжения по телефону: возьмешь керосин, обольешь все подвалы и подожжешь”, после которого Щеколдин просто перерезал телефонный провод во дворце.
Конечно, разве в материалах уголовного дела могут найтись подтверждения этим событиям? А вот очевидцы эти ситуации подтверждают - и попытку взорвать (Илья Вергасов “Крымские тетради”) и попытку поджечь. Горели в Крыму дворцы, после ухода советских войск, горели…..
Так сложились обстоятельства, что Степан Григорьевич остался в Крыму в период оккупации. Почему не уехал? Просто не смог, не было никакой возможности, хотя он делал много попыток. Поэтому лепить из обычного человека принципиального героя нет смысла. Если бы он смог - он бы уехал.
С другой стороны, что делали люди, вынужденные остаться в оккупации? Уходили в партизаны, сидели по домам или шли служить немцам. Что сделал Щеколдин? Стал спасать Алупкинский дворец. Дежурил там ночами, пытался отговорить немецких офицеров от разграбления, был назначен директором дворца-музея, стал работать на немцев…. Ему было реально страшно, но настоящий поступок именно в этом.
До прихода немцев экспозицию музея планировали вывезти. Но не хватало ящиков, не было машин, а когда 40 с лишним ящиков таки доставили в Ялту, немцы взорвали корабль на котором их должны были вывезти.
И это первое, что сделал Щеколдин, испоросил у оккупантов разрешения выехать в Ялту, нашел там чудом сохранившиеся ящики, две недели искал машины и вернул ценности во дворец.
А дальше план был прост, сложенные экспонаты в ящиках достаточно легко погрузить на машины и увезти в Германию. Значит нужно все достать, развесить и расставить по местам. Что Степан Григорьевич и два его помощника, молодые парнишки и делали.
А потом, поневоле вынуждены были сопровождать немецких и румынских солдат, когда они приходили во дворец, следить, чтобы ничего не украли. Так понемногу втянулись и стали даже экскурсии на немецком проводить.
Осудить Щеколдина за это? Мол слишком он стелился перед оккупантами? Так сложилось то все само собой, не он инициатор, он только стремился сохранить экспозицию и дворец. Да и не очень то мы, в своей спокойной и сытой жизни сможем понять сейчас человека, жившего все годы оккупации в страхе. Причем не только за себя, но и за дворец.
Он рассказывает множество случаев, когда немцы, начиная с солдат. заканчивая комендантом, пытались изъять понравившиеся ценности, просто забрать, украсть…. вариантов много. И все свои попытки не допустить этого, Степан Григорьевич тоже описывает. Да еще и о тайнике в железной комнате и библиотечной башне, куда немцы так и не попали, рассказывает.
И вот вопрос - если Щеколдин просто спасал себя, служа немцам, стал бы он так биться за каждый экспонат дворца? Фактически в каждой ситуации он лез на рожон. Он доказывал, просил, ругался. Его били, кидали в карцер (ситуация со львами Бонелли, которых хотели увезти, описана в мемуарах).
В апреле 1944 года немцы уходили. И вновь повторяется история со взрывом дворца. Подъехала машина, по периметру дворца было уложено два десятка снарядов, машина уехала. Щеколдин со своими помощниками перетащил все снаряды в окопы, которые вырыли error в 1941 году. Машина с немцами подъехала еще раз, немцы спешно искали снаряды, не нашли и уехали. Дворец остался цел.
Самое теплое общение было у Степана Григорьевича с пришедшими советским солдатами и журналистами. Именно они, фронтовые, отчетливо понимали, что перенесли и Щеколдин и его помощники и все, кто выжил в оккупации. Они восхищались тем, что многое удалось сохранить, они благодарили Степана Григорьевича, пытались накормить…..
Но советская власть оценила Щеколдина по своему. Вот что сказал один из прокуроров, когда Степан Григорьевич уже был арестован и велось следствие: “А кто вам поручал спасать музей? Вот если бы вы, вместо того, чтобы возиться с музеем, убили хотя бы одного паршивого немца. Вас бы расстреляли но вы погибли бы смертью храбрых! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! Вы не изменник, не предатель Родины, и много вам не дадут - не больше десяти лет”.
Десять лет выживания в лагерях, три попытки реабилитации, в 50-х, 60-х и 90-х годах. Реабилитирован был только в 1991 году. Мы, русский народ, не смогли оценить, не смогли отблагодарить Степана Григорьевича при жизни. Его отблагодарила сама жизнь, все таки 98 лет. Низкий поклон вам Степан Григорьевич!
Оставить комментарий